- Не стыдно тебе подаяние просить? – Ганс несколько с удивлением обернулся, воззрившись с высоты своих шести с лишним футов роста на девчонку в белой косынке.

- Господь с тобой, дочь моя, - осенил её крестным знамением, занес топор над головой, расставив ноги пошире да покрепче, выдохнул. Лезвие упало, бережно располовинив поблескивающее бледным золотом сосновое полено.

- Ну так я и говорю – такой сильный, а милостыню просишь, - Гензель скорбно наморщил лоб. – На тебе пахать и вон, возить всякое. Святой… как там тебя.

- Отец. Святой отец, - лжи во благо брат Ганс не гнушался. Да и в самом деле, девчонку поучить бы… хотя бы вежливости. Он вздохнул, сжав грубую холстину сумки для подаяний:

- Я не для себя прошу. Для господа. Для обителей. Для страждущих. Для…

- Ну так мы тем подадим, этим подадим, тебе подадим, нищим подадим – что же, получается, два-три раза подали? Грабеж! – ишь ты умная какая, зараза, искренне восхитился и возмутился Гензель, виновато прикрыв веками свои большие голубые глаза. Голову понурил, вздохнул, сжав в широких крестьянских ладонях деревянные чётки.

Обычно это работало, не подвело и сейчас – девчонка в белой косынке сменила гнев на милость.

- Ну… ладно! Ладно… Покушай иди, - поболтав загорелыми щиколотками, она спрыгнула с поленницы, и принялась деловито собирать щепу на растопку. – А если что, приходи ещё… дрова-то всегда нужны.

- Господь благословит тебя за доброту, девушка, - совершенно серьёзно изрёк Гензель, незаметно оттирая терпко пахнущую смолу с ладоней. Подумаешь, дрова, он так-то сын дровосека. Имеет понятие, - невеселая усмешка засела в ямочке на щеке, пока он пробирался в темноватый зал таверны, к предложенной ему миске каши и кружке кислого эля.

«Да хоть бы мушек выловили», - впрочем, такое пойло грозит ему ну разве что частой беготней в придорожные кусты. Право же, можно и не пить. Водички спросить, хотя от неё живот точно так же станет крутить, он уверен почему-то. Неважно! просто пожелавшему пожрать тут почитай что на дармовщинку, рассчитывать на многое не приходится. Даже если он духовное лицо. Но Гензель не унывал – как говорится, хлеб наш насущный дай нам днесь, а остальное и не имеет значения.

Миска ячменной каши опустела быстро. Эль (с выловленными мушками) тоже опрокинулся в желудок; Гансу так-то, на самом деле, не привыкать. Он покосился на залитое дождём мутное оконце трактира, и тихо порадовался про себя, что ныне пребывает под крышей. Глядишь, и угол какой найдётся для святого человека…

- Эй? А… чего? – окорок, мерцающий золотом и бронзой корочкой, источающий пряный запах и тонущий в ещё негромко шкворчащем сале, так и плюхнулся на стол перед ним. Гензель машинально припомнил, постный ли нынче день, и стыдливо обнаружил в себе облегчение – никак нет, именно скоромный. Однако с каких радостей такие блага? – Ганс вскинул голову, сощурился на приближающегося к его убогому столу благодетеля – проклятье, мальчишка? Что за…

Недетский тёмный взгляд так и сверкнул на него, насмешливо, наперерез, дескать, да ты самый глазастый тут, что ли? – Ганс украдкой перевёл дыхание, вежливо наклонив голову. Имеющий уши да услышит. Порой – слишком многое.

О капитане Крюке ему уже довелось слышать. «Что же, это и есть ты?» - льняные вихры, мальчишеский вздёрнутый нос, хищно поблескивающий крюк вместо правой руки – на нём Гензель задержал короткий взгляд.  «Такой юный», - всё, кроме голоса и взгляда.

- Благословит Господь вас за вашу доброту, капитан, - Ганс сложил ладони перед собой, и слегка поклонился. Разбитная девица, виснущая на капитане Крюке, зазывно хохотнула, поведя пухлым белым плечом, стараясь, разумеется, не ради голоштанного монаха. «Не больно-то и хотелось», - и Гензель совершенно не кривил душой.

- От начала веков прибытие водным путём – лодкой ли, яликом, или судном большего водоизмещения, - голубые глаза чуть сощурились, - почитается как доброе знамение. И да будут явившиеся по воде накормлены, напоены, и спать уложены, - улыбка незаметно залегла в углу рта – что же. Спасибо, что веруешь, капитан Крюк.

Отредактировано Hansel (2024-04-29 01:03:25)

Что-то и впрямь не предназначалось для ушей Ганса, но ведь имеющий уши — да услышит, так? - он постарался улыбнуться самой кроткой из улыбок. Дескать, не сердитесь, капитан, но вы так громко возносили себе хвалу, что… ну, только глухой бы не запомнил. А ещё по порту прошёл слух о… вашем возвращении, и скромного монаха на излёте задело. С другой стороны, разве это может быть чем-то зазорным? Гензель потянулся цапнуть с блюда румяную лепешку, ненароком захватив парочку. Господь учит умеренности и смирению плоти, плоть очень тяжело смирять, когда ты здоровенный лоб двадцати с небольшим лет, и всё ещё, кажется, растёшь.

Меж тем внезапный гансов благодетель церемониться не стал, - Гензель в восхищении воззрился на ловко оттяпанный кусок окорока. Какой запах, а, какой, Господь, и все его ангелы, запах! - Ганс сглотнул, подставляя ладони под ломоть. Горячим жиром плеснуло по коже, и он, не чинясь, с хлюпаньем втянул эту благоухающую можжевельником амброзию, промокнул лепешкой, и впился зубами в нежное, распадающееся на волоконца мясо.

- Господь… с тобой, капитан Крюк, - это была долгая пауза, внушительная, нарушаемая лишь упорной работой челюстей; Ганс отхлебнул холодного, с ореховой пеной эля, и коротко рыгнул. - Он… всё видит. И каждому воздаёт по делам его, - вот за такую милость, для голодного бродячего проповедника, по мнению оного, мальчишка-капитан со злыми глазами старика заслуживал, ну… молебен? Чем отплатить за столь внезапную доброту, кроме усердной молитвы и искренней благодарности, Гензель понятия не имел. Ну а что капитана Крюка наградит Господь, он не сомневался, конечно же! Только это уже вне компетенции скромного брата Ганса, куда ему…

«Так вот чего ты от меня хочешь», - невольно нахмурившись, Гензель отпил ещё эля. Сверлящие его тёмные глаза походили на два пистолетных дула — не дёрнуться, так-то, и приятное ощущение наполненного желудка мигом сменилось тянущим противным холодком. За таким взглядом могло скрываться всё что угодно, и Гензель мысленно выбранил себя за доверчивость. Ведь ей-богу, плавал же, знает.

Почесав рваное ухо об плечо, он осторожно заметил:

- Не то что бы я… - имел хоть какое-то представление о здешних сплетнях, но жирный отблеск на крюке-протезе чудесным образом внезапно вдохновил Ганса, - был хорош на что-то такое, но...

«Думай, срочно выдумай ему клятую историю! Давай, изобрази барда. Хотя бы интонацией», - но по беглому здравому рассуждению, если Ганс начнет тут подвывать (не имея слуха, кстати, совершенно), изображая пение, то всё закончится очень быстро и неприятно. А жаль, его ведь тут угощают. «И намекает ведь, намекает на что-то! Небось хочет, чтобы я навёл его на монастырские сокровища. А в ближайшем аббатстве из всех сокровищ — хромая коза Брунгильда и глухой белый кот Простокваша. Кота в обиду не дам, он инвалид», - отчего-то приободрившись, Ганс почесал бороду, и откусил ещё лепёшки.

- Ну, в общем… как-то шёл я, милостью Господа нашего по делам его, - что означало «просил подаяние», но зачем углубляться в тонкости монастырского лексикона, - в зимнюю пору… Снег идёт, дорога промерзла. Вдруг вижу — на дороге лежит кто-то. Ну, думаю, Господь в нужный час направил меня на помощь страждущему… страждущей. Оказалось, э-э-э… барышня, - в хорошей шубке, подбитой мехом, крепких сапожках и красивом платье. И сама красавица, загляденье, только Ганс, понятное дело, о том в последний момент помышлял.

- Дурно мне, говорит. Умираю с голоду. А поблизости постоялый двор… вроде этого, - неловко улыбнувшись, Ганс обвёл глазами закопчённые потолки таверны. - Ну, отказать я ей не мог в таком страдании… хотя она сообщила мне, что не ела аж целых два часа. И потому умирает с голоду. Пришлось мне потратить всё собранное, но… вот как ты меня, спасибо тебе за милость твою, капитан, - он усмехнулся, благоразумно понизив голос. - Стала меж тем она расспрашивать меня, кто такой и откуда. А я в то время служил у Бергенской обители, это в горах на западе… И спрашивает она меня, мол, а какая еда у вас в монастыре самая вкусная? Так сразу и не ответишь, к тому же, что такое вкусная еда для монаха? Та, которую Господь ему послал, - Ганс усмехнулся, зачерпывая куском лепёшки жир с деревянной тарелки с окороком.

- Но кругом Бергена водится много оленей, и вспомнил я про монастырское рагу из оленины. И, говорю, мол, вот, так и так. И барышня та ка-ак подскочит, подхватится, да завопит — я срочно должна его отведать! - и была такова. Я и рот разинул, как куда… Ну, ладно. Парой дней позже возвращаюсь в обитель, а отец настоятель мне: дескать, что за безумицу ты к нам прислал?! А я и позабыл уже обо всём. Так вот, капитан… та девица явилась и потребовала монастырское оленье рагу. А мело! Метель страшная была, какое рагу, какие олени,сидим с холодной картошкой, спасибо Господу, что не оставил без неё. И что ты думаешь? В горах сошла лавина, вспугнула зверей, и олени ка-ак хлынули через монастырский двор! Сарай снесли… в общем, появилась у нас тогда оленина на рагу. Барышня отведала, похвалила, а потом заявляет: ну, теперь мне хочется креветок. И пошла в метель, что опять разбушевалась… Так-то, - ни слова лжи — оленину, чудом обрушившуюся на монастырь чуть ли не с неба, ели до самой весны, и угощали селян. А чудеса случаются почитай что каждый день, чему удивляться.

- Святые братья говорили, мол, то сама пресвятая Трапеза нас почтила своим присутствием, а сельские, мол — Фея Еды… тебе как больше по нраву, капитан?

Отредактировано Hansel (2024-05-03 00:43:40)

- Наверняка этот острый суп из креветок в ваших краях удивительно вкусный, - польстил девице Гензель, улыбаясь чуть заискивающе - по правде говоря, таких вот разбитных, как она, с прелестями напоказ, он побаивался. «Грешен», - тут же повинился он перед самим собой и Господом, но внимания на него не обратил ни Он, ни девица - только плечиком белым дебелым повела, да фыркнула, мол, даже не пытайся, монашек. Сперва заимей что-нибудь в мошне своей, а потом уже... Да и не видишь, что ли, есть кому курочку-то топтать? - петушок, которому предполагалось топтать оную курочку, с позволения назвать, сейчас едва ли тянул на цыплёнка-подростка. Гензель с удивлением моргнул - это с пива его так зрение подвело, или слишком темно в трактире?..

Блеск крюка-протеза опять мелькнул в опасной близости от его лица. Ганс замер - такого исхода по итогу своей истории он не ожидал, хотя мог бы и предположить, конечно - но да это как в поговорке про соломку и знать бы, где упасть. Однако нахмурился, пускай и вежливо.

- Замысел Божий не дано постичь ни мне, ни вам, уважаемый капитан. Несомненно, даже феи являются выражением Его воли, ибо Он допустил их существование. С какой целью - то мне неведомо, но я убежден, и твёрдо, что любые... тяготы и невзгоды суть есть Божье испытание.

Девица на коленях капитана Крюка испуганно покосилась на обоих - и капитана, и монашка, забегала глазами - тут сейчас диспут будет религиозный, или скамейки полетят? Потому как молния уже будто бы заискрила между этими двумя.

- Смирение и преодоление невзгод всегда зиждятся на силе духа. А дух человеческий закаляется в страданиях, подобно доброму металлу в кузнице. Сквозь удары молота судьбы, выбивающего окалину и примеси из железа, - Ганс сделал крепкий глоток уже малость выдохшегося,но по-прежнему прекрасного орехового эля.

- Феи также суть чада Божьи, ибо Он стоит у истоков всего. Пускай капризны они порой, себялюбивы и своенравны, но, как и всякая тварь земная, морская и небесная, так же ходят под оком Божьим. Не уверен я, что ты благодарен той фее, капитан, и, более того, на думаю, что станешь благодарить Господа за это испытание... но скажи мне, разве оно не изменило тебя, не закалило? Не сделало крепче?

Посетители таверны как-то притихли тем временем, и потихоньку потянулись на выход. Мало ли, в самом деле, что сейчас взбредёт в голову этому монашку, вздумавшему тут учить жизни не абы кого, а самого капитана Крюка! Гензель же не шелохнулся, только вперил в юношески гладкое лицо капитана горящий голубым пламенем взгляд.

- Не боюсь, - негромко подтвердил Ганс, внезапным чудом не ощущая и тени робости. Не перед этим человеком с лицом злого мальчишки, с глазами старика, что буравили его двумя чёрными дулами пистолетов – почему-то явственней стала бы ощущаться дрожь в коленках и нутре перед той самой красоткой-подавальщицей, что отправилась за заказанным ромом, покачивая пышными бёдрами. Гензель коротко вздохнул, про себя моля Господа укрепить его дух.

- Не боюсь, ибо верую – как веруешь и ты, капитан. Преломлённый вместе хлеб – свят, - об этом забывали столь же часто, как и помнили – а помнили где-то глубоко внутри себя, на уровне древнего закона, впитанного с молоком матери. Вестимо, из Ганса выбить могут этот самый преломлённый вместе хлеб, могут насадить на этот самый крюк – но ему почему-то в это не верится, хотя вот он, блестит в тусклом свете трактирных ламп. Только… какой смысл будет в том, если он завалится сейчас, хрипя и булькая кровью, на плошки тарелки, портя капитану незаконченную трапезу? Это ведь… бесполезно, так? – он коротко сжал губы, пряча невольную улыбку. Даже если капитану Крюку лишить человека жизни всё равно что сморкнуться.

- Как и многие, капитан, ты совершаешь ошибку, рассуждая о Господе… как о ком-то, кто обязан тебе. Наставить, указать путь… как о ком-то, кому на шею можно броситься с мольбами. Нет, - голос монаха зазвучал глуше и строже, - Он – много больше, чем может постичь человеческий разум, эгоистичный и скудный, в большинстве своём. Божий промысел – это наше с тобой существование. Этого стола, - ладонь задела по широким доскам, на которых ощущались следы скоблившего их ножа.

- Этой лепёшки, что испекли на кухне. Божий промысел, капитан – это не указка, как тебе жить. Это дороги, которые сводят людей. Это ветра над морем. Это прореха в моем башмаке, - Ганс невесело усмехнулся, примеряясь к кубку с ромом – пока что только глазами. Таких напитков ему пробовать не доводилось, а ну как слишком в голову ударит.

Отказываться смысла не видел – это ведь тоже Его промысел, угостить Ганса ромом, да из дорогих, к тому же.

- За свободу. И за волю, - ром, сладкий и терпкий, сбил дыхание, зашумел в голове почти что тотчас. Ганс поморгал, прислушиваясь к ощущениям – ох, и даже сердце под горло подскочило. Ух, не зря опасался… а чего по факту-то, опасаться, если сидящему напротив капитану нравится его проповедь? К тому же, кормит и поит он его, вон – следует отблагодарить.

- Ты говоришь – страдания уродуют, и кругом, в общем, десятки мёртвых лягух на одну выкарабкавшуюся из к-кувшина с молоком. А ты… посмотри иначе, капитан – сколько шансов было у этой лягухи, выбравшейся-то? Один, допустим, к двадцати… наверное, это был большой кувшин, ага. Сколько раз там, где проигрывали другие, выигрывал ты? Гордыня человеческая… - Ганс наставительно поднял палец, - такова по сути своей, что не в силах принять существование чего-то, кроме себя. Но – Божьему промыслу всё равно. Он – Он – есть, вне зависимости от того, что ты о нём думаешь. И Ему нельзя б-броситься… на шею, с Него ничего нельзя стребовать – ибо Он непостижим. И ничего не решает… за чад своих. Но в конце пути… непременно спросит за всё, содеянное при жизни. Вот и всё, капитан, - вот и всё, Ганс. Сейчас проповедника будут бить – возможно, даже ногами.

Отредактировано Hansel (2024-07-12 01:48:08)