Страх сковывает тело липкими путами, не давая пошевелиться, хотя нужно бежать, бежать! - но Ганс словно врос ногами в раскалённый жёлтый песок. По спине, даром, что воздух пустыни плавится от жара, и дрожащей дымкой повисает над барханами и виднеющимися вдалеке усыпальницами, струится ледяной пот; Гензель, съежившись на песке, закрывает голову руками – нет, пожалуйста, только не снова, Господи, пусть происходящее окажется очередным скверным сном, которые посылаешь своему жалкому слуге Ты, Господи, только не…

- Вставай, пёс! - удар бича обжигает сквозь грубую дерюгу рясы. Темнолицые люди окружают его, осаживая тонконогих небольших коней. Арканы взвиваются над Гансом, затягиваются петлями, волочат его по песку – а он не имеет ни слова, ни жеста, чтобы противостоять им, слаб и труслив он, напуган – и бьётся в нём единственное, вопреки всему: только не снова!..

- Вставай на ноги, ты, белорожий сын шакала! Эй, да он уже порченый, видели? – беспощадное солнце падает на исполосованную старыми рубцами спину Ганса. – Отвечай, падаль, как звали твоего хозяина, ты, проклятый беглый раб? - на тёмных жестоких лицах появляется одинаковое недовольно-настороженное выражение – как же, если невесть откуда взявшийся в пустыне белокожий раб у кого-то сбежал, то продать его, как они вначале надеялись, будет сложно… а что, если им владел когда-то какой-нибудь вельможа? Белокожих северян так-то, редко встретишь столь близко от границы в качестве рабов.

Произнести имя человека, который им когда-то владел, для Ганса равносильно тому, чтоб самому себе вскрыть живот и вытащить кишки. Того человека более нет в живых – работорговца, мореплавателя, хозяина нескольких галер и множества рабов, человека жестокого, но отважного – море поглотило его, и морские твари сожрали, Гензель уверен в этом, и молится о том, превозмогая ужас в душе. Имя этого человека знали по всему восточному побережью эмиратов Шахалла, знают, наверняка, и эти разбойники. Тавро со знаком своего бывшего хозяина Гензель свёл не мудрствуя лукаво – стиснув зубы, просто ободрал с плеча кусок клеймёной заклинанием кожи. Магия, призванная при любой попытке потревожить её наказать раба судорогой боли, не действовала – и оттого он с облегчением убедился, что его бывший хозяин мёртв. Святые отцы помогли залечить и эту рану. Но Гензель лучше кого бы то ни было понимал, что самые тяжелые и глубокие рубцы лежат в его душе. Так, верно, на самом деле думают рабы и собаки, думал он сейчас, со спутанными ремнем руками и завязанным ртом трясясь в седле позади одного из темнолицых разбойников-работорговцев, что во весь опор мчались к лежащему в широкой зеленой долине роскошному городу. Очертания минаретов и дворцов, колонны, вздымающиеся к небесам… кто это? – от жары, страха, и заливающего глаза пота он не может сообразить, какой это из городов, когда-то виденных им в Эмиратах, воочию, или же на карте.

- Эй, накрой ему лицо, - озабоченно крикнул через плечо скачущий впереди их маленькой кавалькады. Пыльный мешок спрятал плюхнулся Гансу на голову, почти полностью лишив воздуха; он закашлялся, за что получил увесистый тычок локтем под рёбра.

- Северяне, - обронил кто-то. - Вот же засада.

«Северяне», - Гензель вцепился в это слово как в свой шанс на спасение. Ах, если бы он не был накрепко привязан к седлу, то скатился бы с коня, плевать, что под копыта! Лучше так, чем снова оказаться в рабстве! – но Господь, верно, благоволил ему, через испытания – кашель продолжал душить Ганса, и ещё один удар, уже под дых ему, ничего не решил – его так и скручивало тяжелыми приступами, почти до рвоты. Конь под ним и всадником занервничал, вскинул круп, и это, верно, позволило удерживающей Ганса верёвке ослабнуть. Он ощутил, как конские бока скользят под коленями. «Помоги мне, Господи!» – и с силой оттолкнулся ногами, полетев куда-то вперёд спиной. Где бы ни были те загадочные северяне, раз предводитель этих бандитов распорядился надеть Гансу на голову мешок, значит, разглядеть уже можно. Тем более сложно будет не заметить суматоху, устроенную им, и верно! – приближающийся тяжелый стук копыт, не похожи на легкий бег тонконогих лошадей из Эмиратов, заставил окрестные пески задрожать. Но голос, раздавшийся с высоты, был совсем юным – Гансу на мгновение показалось, что даже детским.

- Эй, вы! Что происходит здесь?- но голос этого юноши был уже привыкшим повелевать.

- О всемилостивейший луноликий принц далёких осиянных снегами земель, - льстиво забормотали шахалльцы, - сей ничтожный червь не стоит и мгновения твоего ясного взора…

- Я сам решу, что моего взора стоит, а что – нет. И мой взор точно видел, что этот парень нарочно спрыгнул с коня на полном скаку! Причём  со связанными руками, - Ганс невольно съежился в комок от легкого звука удара о песок – говоривший спешился.

«В самом деле, ребёнок», - тронутое загаром ясное лицо, твёрдый подбородок, выгоревшие до светлого волосы, серо-голубые глаза – такой контраст посреди этих темнокожих рож! Мальчику было на вид лет двенадцать, но держался он до того уверенно, что Ганс, таращась на него слезящимися от пыли и кашля глазами, всерьёз подумал, что этот малый может вести в бой войска.

- Эй! У него же белая кожа. Вы что же,- мальчик угрожающе обернулся на шахалльцев, - хотели пленить кого-то из моей страны?! Эй, Кевин, дайте этому парню напиться… кто ты, ты из Орландии? – Ганс от неожиданности замотал головой. На лице мальчика отразилось короткое раздумье.

- Ладно! Выясним в городе. Не бойся, дружище, ты теперь в безопасности, - Ганс торопливо кивал, захлебываясь водой из кожаного бурдюка, поданного ему одними из воинов, сопровождавших мальчика. Только сейчас Гензель заметил, что те носили чешуйчатые и кольчужные доспехи, и одинаковые туники, а поверх них – налатники с незнакомым ему гербом, на котором раскинул крылья золотой орёл.

- Я – Корин, принц Орландии. Ну, в седло сядешь? Давай, залезай, нас двоих мой конь вполне сможет везти.

- Ваше высочество, может быть… - подал голос кто-то из воинов.

- Да ещё чего! Я самый лёгкий из вас, здоровяков, - все рассмеялись. Кто-то разрезал веревки на опухших запястьях Ганса, и он наконец смог выдавить из себя слова благодарности:

- С…спасибо… благослови Господь вас… ваше высочеств…кх…

-Эй, эй, не спеши! Давай, потом поговорим обо всём, - принц, говоривший с ним так легко и запросто, взлетел в седло. Гансу, скверно держащемуся на ногах, помогли сесть позади него. Он затылком ощутил настороженные взгляды, упиравшиеся в него, словно древки пик – без враждебности, но суровые. Дескать, только попробуй навредить нашему принцу…

«Никогда в жизни», - поклялся про себя Ганс, поверх растрёпанной макушки этого самого принца пытаясь рассмотреть надвигающиеся на них исполинские городские ворота. Их венчало изображение жутковатого существа с огромным птичьим клювом и множеством рук. «Что-то не припомню такого», - он зажмурился, когда в лицо пахнуло чересчур знакомыми запахами жаркого города – цветов, навоза, нечистот, лошадей, пряностей, чего-то жарящегося – и неисчислимого множества людей. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не вытошнило – слишком глубокой и болезненной была в нём память об Эмиратах.

- Ташбаан, - донёсся до него голос принца. – Помойка! Но дворцы красивые. И жара, фу! Надоела уже эта жара. Поедем, королева Сьюзен наверняка уже меня потеряла, а я всего-то просто на прогулку поехал! Даже с эскортом! На самом деле, я услышал на улице про разбойников на востоке от города, и уговорил Кевина поехать попугать их! Кевин – это мой лорд, ой, то есть лорд моего отца, короля Лума, он тут за мной присматривает…

«Ташбаан? Я не знаю такого города. Короли, лорды, принцы? Ещё и королева? Мать… этого мальчика? То есть, принца Корина? Который на улице слушает про разбойников», - на размышления Гензелю времени не дали – процессия въехала под своды тенистых кипарисов и мраморных портиков. Навстречу Корину уже спешили люди – слуги, наверное; они же хотели увести Ганса, но принц запротестовал:

- Нет, я должен отвести его к королеве! Эй, лапы прочь. Пойдём. Как тебя звать-то?

- Г…Гензель. Т-то есть Ганс. Брат Ганс, - пальцы сами нащупали чудом не потерявшееся деревянное распятие на шее. Корин посмотрел на него чуточку с недоумением.

- Ну ладно. Ганс… а почему брат? Чей ты брат? – говоря так, он шагал прохладными коридорами до большого зала, который, пожалуй, больше походил на гостиную, украшенную богато, по обычаю жителей Эмиратов. Но девушка, что смотрела на них, меньше всего походила на обитательницу здешних земель - светлая кожа, высокий чистый лоб, лучистые глаза, нежные губы цвета спелой малины. «Красивая», - Ганс поспешно, но неумело преклонил колено, опустив нечесаную, полную песка голову. Он уже жалел, что Корин (принц Корин) потащил его прямо сюда, не дав, видимо, вначале привести в порядок, как того хотели слуги.

- Сьюзен, только не брани меня! – воскликнул Корин. – Смотри, я был прав! На этого парня действительно напали разбойники, а я его спас! Только понятия не имею, как он тут оказался – он не из Орландии… ты нарниец, эй?

- Н-нарниец? – Гензель моргнул, осмелившись приподнять голову. - Ваши вел… высоч… Простите меня, но… нет. Я… не смею лгать тем, кто спас мою жизнь… простите, ваше высочество, что не сказал вам правду… э-э, сразу. Господь да благословит вас за помощь попавшему в беду. Каким образом я оказался в Эмиратах Шахалла – то мне не ведомо. Я следовал по дороге вдоль Южного Хребта, в надежде достичь находящейся там святой обители… вдруг моя дорога запетляла, и вывела меня к руслу высохшей реки посреди пустыни. Там меня и настигли эти охотники за людьми, - Гензель сглотнул, гася дрожь. – Когда-то мне уже довелось побывать под их кнутами. Но Господь наш воспрещает самоубийство – иначе, клянусь, я отнял бы собственную жизнь, дабы не допустить более повторения того, что мне довелось испытать среди этих людей, - голос монашка, вначале подрагивающий и даже заискивающий, под конец тирады зазвучал твёрдо и глухо. И Ганс наконец-то смог выпрямить спину, и смотреть на своих спасителей открыто.

Отредактировано Hansel (2024-06-05 17:16:06)

«Великодушная», - воистину, ведь снизошла до него, ничтожного. К тому же, лжеца – даром, что ложь была во спасение, и Гензель уже повинился за неё и перед своим спасителем, и этой прекрасной королевой. Он жмурится, затаив дыхание, когда по белому мрамору цокают копытца козлоногого фавна, когда нечеловеческое лицо его, исполненное радушия и сочувствия, обращается к нему – поистине, он ожидает услышать звериное блеянье, но фавн, изящно поклонившись одновременно и Гансу, и королеве, и принцу (как ухитрился только), обещает исполнить приказания в точности. И – удаляется. Со стороны раскрытого окна доносится громкое хлопанье тяжёлых крыльев – и ворон, размером с лебедя, не меньше, посматривает на Ганса блестящим, точно антрацит, чёрным глазом.

- Кар-хистанских соглядатаев не видать, моя кар-ролева, - прокаркал ворон – Ворон – наклонив лоснящуюся, иссиня-чёрную голову. – А это что за кар-рактер? Интер-ресный человек, - довольно бесцеремонно заметил он, указав клювом на Гензеля, который не нашел ничего лучше, кроме как поклониться ещё и говорящей птице. Поистине, не то что бы его таким удивить, говорящие звери не самая большая редкость, однако до сих пор Гансу не доводилось их встречать. Только слышать о них.

- Пр-роверю кар-раульных, - меж тем заметил Ворон, и, тяжело слетев с подоконника, исчез в слепящих солнечных лучах. Поморгав, Гензель медленно перевёл взгляд на «просто Сьюзен». Да он за такое себе сам себе язык откусит, пожалуй.

- Господь да вознаградит вас, ваше величество, - тихо и искренне выдохнул он. – Вы и его высочество принц… поистине, словно добрые самаритяне, - притчи, рассказанные Спасителем, не вызывали у Ганса вопросов, никогда – а кто-то из учившихся с ним в семинарии, помнится, задавал каверзные вопросы, дескать, а где это такая страна – Самария? Неважно, пусть она будет даже вымышлена. Притча ведь о другом – о милосердии, о том, чтобы не делать различий меж нуждающимися в помощи.

- Моё имя… Ганс. Брат Ганс, - ладонь снова коснулась деревянного распятия на груди, в голове пронёсся символ веры – коротко, молниеносно, и Гансу стало немного спокойней. – Прошу вас, зовите меня Гензель. Это… так меня называли в обители, хотя это моё мирское имя. Под ним я и принял постриг, - зачем-то пустился он в ненужные объяснения, спохватился, и замолчал, неловко покраснев. С низко склонённой головы опять посыпались песчинки.

- Пожалуйста, ваше величество, - на этот раз не было слышно цокота копытцев, фавн замер за портьерой в глубине комнаты совершенно бесшумно, - для вашего гостя все приготовлено.

- Я… простите, прошу вас? – почти жалобно произнёс Ганс, умоляюще взглянув на королеву.

Простила, наверное, то, что он предпочёл ванну и перевязку её обществу – она ведь Великодушная, малость самонадеянно думалось Гензелю, не забывшему, конечно, мысленно извиниться перед её величеством. Его раны были смазаны каким-то дивно пахнущим бальзамом, от которого по побитой спине немедленно разлилось облегчение. Из кудлатой головы наконец-то был вычесан песок, Гансу принесли чистую и нарядную, хоть и старинную одежду – такие штаны и туники он видел на гравюрах в монастырских книгах. Еда также оказалась прекрасной – пулярка (она ведь не была говорящей?), суп, и фруктов вдоволь. И, конечно, свежей воды – такой чистой и сверкающей, словно жидкий хрусталь.

- Ваше величество, я привёл его, - портьера колыхнулась, и Ганса ввели в уже знакомую ему комнату. Фавн оказался очень любезным проводником, и, как это назвать? Мажордомом? Дворецким? Простому сыну дровосека Гансу, верно, и слов-то таких знать неоткуда, но у него всё-таки имелось какое-никакое образование. Склонив голову перед королевой Сьюзен, он робко улыбнулся.

- Нет слов, чтобы передать, как я признателен вам, ваше величество. Я стану молиться за вас, пока дышу.

Отредактировано Hansel (2024-07-06 04:33:52)

Ганс немного краснеет от собственных слов – больно уж выспренно прозвучало, но что поделать, если он ни мгновения не солгал. Что поделать, если даже тень памяти о взлетающем над спиной биче заставляет его сжиматься в ужасе, и бормотать молитвы о своих спасителях? О принце Корине – и этой прекрасной королеве, ибо, если бы не их участие и веское слово, Гензелю сейчас вновь пришлось бы гнить в колодках или что-то похуже, - он невольно поводит плечами, смущённо потирает обрубком уха о плечо. Стоя в богато, на восточный манер разубранных покоях, он, наверное, смотрится нелепо, несмотря на чистую и добротную (и дорогую!) одежду.

Повинуясь жесту прекрасной белой руки, он опускается на подушки, и предсказуемо роняет одну или две. Примостившись на самом краешке дивана с неестественно прямой спиной, Ганс опять неловко улыбается, потупив взгляд. Нельзя сказать, что его жизнь что ни день сталкивает с титулованными особами ведь так? Даже если её величество (Ганс просто не может заставить свой язык повиноваться называть королеву Сьюзен хоть как-то иначе) столь проста и легка в обхождении, и так благосклонна к нему. Было ли ему «комфортно»? О, нет слов, насколько. Достаточно сказать, что никогда не бывал под подобными сводами, верно, Ганс? Давай, друг, шевели языком. Не сиди как истукан, и не красней.

«В конце концов, за риторику меня в семинарии всегда отмечали хорошо», - прочистив горло, он слегка поклонился.

- Благодарю вас, ваше величество. Всё… всё превосходно. Не покривлю душой, - давай, Ганс, вспоминай подходящие ситуации слова и выражения, - если скажу, что ни разу доселе в жизни не доводилось мне пребывать под столь гостеприимным кровом, - вот это выдал, Гензель! Давай, шпарь дальше.

Он невольно улыбнулся – серьёзно, ну а как ещё себя подбадривать, когда на тебя смотрит королева? Только напускать на себя хоть сколько-нибудь значительный, или хотя бы забавный вид.

- Если принц Корин того пожелает, я с радостью составлю компанию ему в… любом начинании, - изрядный опыт жизни с непоседой-сестрой вовремя удержал Ганса от заверений в своем горячем желании отправиться с принцем хоть куда, хоть в чёрту в ухо. – Полагаю, что ему, э-э-э, скучно в четырёх стенах. Не устану повторять, как же сильно я благодарен его скуке, - если бы она не выгнала принца Корина за городские стены, то… ладно, ладно. Что толку травить себя лишним, что толку переживать, если Господь миловал, уберёг от самого страшного?

- Что же до меня… - Ганс и рад бы поведать всё, как знает, как оно есть, но не уверен в том, что знает достаточно.

- Я пришёл в эту страну – Тархистан, верно? – буквально пешком. Мимо гор и скал, как и говорил. Я направлялся в монастырь, а вместо этого оказался здесь. Объяснений тому, как это случилось, у меня нет, ваше величество – прошу простить меня. А что до моей веры… я был воспитан сельским священником. Наши с сестрой родители скончались, - Ганс сглатывает. «Скончались» - такое аккуратное, словно закруглённое слово. Не подпускающее к себе подозрений. Да и кто в здравом уме станет подозревать в нём отцеубийцу?

- И кюре в деревне, где мы жили, оказался столь добр, что взял сирот на воспитание. За что я ему очень благодарен, - не станешь же рассказывать о том, как день и ночь гнул спину на этого борова, не имеющего ничего общего с настоящими святыми людьми? Но Гансу уже тогда понимал, что лучше так, чем никак, что они с Гретель – лёгкая добыча для любого негодяя, что они – дети, а так имеют хоть какую-то защиту. Хотя кто бы защитил их от самого кюре? Вопрос печальный, и до сих пор не имеющий ответа. Ладно, и это – дело прошлое. И не думать сейчас о Гретель, не думать.

- Позднее я учился в семинарии, и принял постриг в одном и монастырей, - что тому предшествовало – бегство из дома, плен у морских разбойников, о котором Ганс вспоминает временами по-разному, прекрасной королеве знать необязательно. – Пожалуй… вот и вся моя история. Дозволите ли задать вопрос, ваше величество? – он осторожно взглянул в лучистые глаза королевы.

- В Нарнии… к уроженцам которым меня столь милостиво, хотя и по ошибке, причислили… веруют в Спасителя нашего? Мне… может быть, мне показалось, простите за дерзость, ваше величество, что имя Господа имеет для вас особенное значение. Скажите… прав ли я? - особенно, если помнить её вопрос о «настоящем священнике».

Отредактировано Hansel (2024-08-16 02:30:37)